Как вместо New Line Cinema главной хоррор-студией стали A24?

Сегодня Хэллоуин — идеальное время оглянуться на то, как страх менялся вместе с кино. ХЛАМ публикует статью, в которой анализируется трансформация хоррора: от кровавого аттракциона New Line Cinema до тревожной эстетики A24. Жанр за свою историю пережил метаморфозу, превратившись из легкого развлечения в зеркало коллективных фобий.

С момента своего появления хоррор эксплуатировал запретные и тревожные темы: смерть, насилие, телесность, сексуальность. Эти элементы объединяются в концепт монструозного — того, что нарушает норму, вызывает отвращение и страх, но одновременно притягивает взгляд. Образ вампира, например, давно перестал быть однозначно пугающим: его романтизируют, иронизируют над ним, превращают в героя комедий. Однако страх, стоящий за этим образом, — страх перед инаковостью, бессмертием, подавленным влечением — остается. В этом и заключается постоянная сила хоррора: он дает зрителю доступ к переживаниям и образам, которые в повседневной жизни вытесняются или табуируются. Именно поэтому фильм ужасов остается таким притягательным — не только как жанр, но и как эмоциональный и культурный инструмент.

Подобная концепция особенно ярко проявляется в арт-хорроре, где акцент смещен с формальных жанровых тропов на содержательные, зачастую философские и психологические аспекты. Здесь «монструозные» темы не скатываются в театральную гиперболу или эксплуатационные клише, а становятся инструментом глубокого высказывания. В связи с этим арт-хоррор становится даже не столько поджанром большого хоррора, сколько попыткой критиков объяснить возникновение таких работ, как «Антихрист» Ларса Фон Триера или «Ребенок Розмари» Романа Полански. Это также вызывает диссонанс в признании хоррора как кино, достойного любви и внимания со стороны интеллигентной публики. Однако, что бы ни говорили критики, зрители всегда решают сами за себя.

Внутри фанатского сообщества хоррора можно выделить множество устойчивых направлений, однако для понимания концепции работы современной индустрии стоит обратиться к двум из них [1]. Первое — поклонники «золотой эпохи», классического ужаса. К примеру, выделяются любители слэшеров 1980-х. Эти зрители впервые увидели культовые фильмы на VHS, а после и на DVD, и с появлением интернета закрепили свою ностальгию в онлайн-культуре. Характерный образ — полка видеоблогерки Кати Клэп, заставленная фигурками Майкла Майерса, Фредди Крюгера и Американского психопата (хотя однозначно отнести героя к легендарным маньякам нельзя).

Эти персонажи стали культовыми не только благодаря харизматичным образам, но и потому, что были частью по-настоящему качественного и выверенного кинематографа. «Пятница, 13-е», «Кошмар на улице Вязов», «Хеллоуин» — все эти фильмы задали стандарты жанра, стали коммерчески успешными франшизами и надолго закрепились в поп-культурной памяти. Для зумеров, напротив, подобные образы скорее существуют как культурные артефакты прошлого — узнаваемые, но не вызывающие той же степени эмоциональной вовлеченности.

Второе устойчивое направление в среде поклонников хоррора — это зрители, ориентированные не на кровавое зрелище или саспенс в духе классических слэшеров, а на фильмы, поднимающие социальные, психологические и культурные проблемы. В центре их интереса — травма, инаковость, патологии общества, а не только экшн и погони за жертвой. Такие фильмы зачастую отвергают эксплуататорские клише, характерные для более ранних работ, где преобладает male gaze и доминирует сюжетная структура охоты на девушек. Даже ставшая канонической фигура final girl, как правило, выживает лишь потому, что следует условно «пуританским» нормам поведения — не пьет, не занимается сексом, держится особняком. Подобная моральная оптика вызывает критику у современного зрителя, особенно у тех, кто чувствителен к проблеме репрезентации насилия и его неосознанной романтизации в массовой культуре. Переосмысление этих сюжетов началось не сегодня: к предтечам такого подхода можно отнести, например, «Кэрри» Брайана Де Пальмы, где женская травма и ярость становятся движущей силой сюжета. Эта героиня, отстаивающая свое право на существование в мире насилия и унижения, стала прообразом многих современных персонажей, воплощающих гнев, ранимость и сопротивление — черты, ранее вытеснявшиеся из мейнстримного хоррора.

Из подобного расслоения сложились две линии создания современных хорроров, одну из которых уверенно присвоила себе студия А24. Однако до ее возникновения право называться «королевой крика» сохраняла за собой студия New Line Cinema. Как и было сказано ранее, знаменитые франшизы, ставшие поп-культурной иконой поколения, вышли именно в NLC.

В эпоху New Line Cinema главным двигателем индустрии хоррора были масштабные франшизы и очевидный коммерческий расчет. Слэшеры и «метаслэшеры» 1980–90‑х — от «Кошмара на улице Вязов» до «Крика» и «Заклятия» — строились на узнаваемых образах, громких именах режиссеров и четко отработанных формулах «пугающего веселья». New Line искусно эксплуатировала механизмы жанра: жесткий монтаж, кровавые эффекты, появление очередного «монстра» — всё это обеспечивало массовый зрительский интерес и гарантированную выручку.

Стабильность и высокобюджетность фильмов от NLC смогла поставить на поток производство в том числе и молодых франшиз, к примеру, «Пункт назначения», получивший в 2025 году свою девятую часть. На примере этой серии видно, как отлаженная конвейерная модель превращает хоррор в надежный, но шаблонный продукт: каждый новый эпизод повторяет известную формулу — непредсказуемая гибель героев в стиле Rube Goldberg, минимальный акцент на персонажах и их внутреннем мире, максимальный — на сложных трюках и спецэффектах. Такая бесконечная перекомпоновка одних и тех же приемов гарантирует стабильный доход, но в какой‑то момент приводит к «франшизной усталости»: зритель уже знает, чего ждать от фильма, и перестает испытывать настоящий страх или сопереживание.

New Line Cinema сформировалась в эпоху VHS и DVD, когда зритель оставался в позиции потребителя — он покупал кассеты, обсуждал фильмы на форумах, но редко включался в производство новых смыслов. A24, напротив, появилась уже в эпоху социальных медиа и TikTok, когда зритель стал соавтором культурного высказывания. Фильмы студии не просто смотрят — их разбирают в рилсах, цитируют в мемах, превращают в личные истории в комментариях на Letterboxd. Именно поэтому A24 ориентирована не на франшизу и формулу, а на эмоциональный отклик и чувство узнавания.

А чтобы лучше всего описать то, что делает студия A24, можно использовать характерный мем, где герои фильма «500 дней лета» смотрят друг на друга и говорят, что им обеим нравятся фильмы студии. Однако есть загвоздка: ему нравится «Леди Бёрд», а ей — «Пёрл». А по сути, все любят А24 за актуальные темы и молодые взгляды, транслируемые авторами фильмов. Из-под опеки А24 вышли главные хорроры, определяющие уже текущее десятилетие, и практически сразу же вокруг этих фильмов собралась целая интернет-эстетика и большое количество мемов, переосмысляющих опыт просмотра.

ㅤ

ㅤ

Чтобы понять, почему любовь к современным хоррорам всё чаще выражается не в поклонении художественным образам, а в бесконечном сравнении себя с героинями, стоит обратиться к культурной парадигме метамодерна. Метамодерн допускает искреннее переживание эмоций внутри культурных клише — без иронического дистанцирования и без необходимости их разоблачать. Это позволяет современным авторам и режиссерам говорить о реальных страхах, травмах и расстройствах героев так, чтобы зритель мог почувствовать себя на их месте. Такой подход не навязывает нравоучений и не превращается в социальный комментарий — он просто дает возможность пережить.

Именно эта стратегия лежит в основе многих фильмов студии A24, и именно она объясняет, почему зрители, ожидавшие страха от «Солнцестояния», вышли из зала, нагруженные всеми возможными чувствами — кроме ужаса в привычном смысле. В частности, они ощутили скорбь (grief) как эмпатическое переживание за героя, чьи страдания оказываются эмоционально ближе, чем в классических ужастиках.

На этом фоне особенно показательной становится трилогия Тая Уэста — X (2022), Pearl (2022) и MaXXXine (2024). В ней жанровые элементы — насилие, кровь, телесность — сочетаются с искренней эмпатией к героиням. В Pearl мы видим трагическую фигуру молодой женщины, мечтающей о признании и любви: финальная сцена с замороженной, болезненной улыбкой — показательность новой искренности в хорроре, жанре, который редко позволяет себе столь открытую уязвимость. В X тема мечты и старения раскрывается через параллель двух женских фигур: молодые герои мечтают о славе, тогда как пожилая героиня страдает от утраты тела и желания. Сцена секса между пожилыми персонажами подана не как гротеск, а как акт любви — жест попытки вернуть утраченную близость. MaXXXine, судя по всему, продолжает эту линию: героиня борется за публичную идентичность, но платит за нее одиночеством, тревожной уязвимостью и постоянной ролью. Фильмы Уэста — это хоррор как пространство сочувствия, где страх становится не только физическим, но и внутренним. «I will not accept the life I don’t deserve» — культовая фраза, сказанная Максин в финале фильма, перестраивает также концепцию the final girl, когда последняя выжившая героиня спасается не благодаря своей кротости, а вышибая угрозу дробовиком.

Если бы X или Pearl вышли в 1980-е, возможно, Пёрл заняла бы место рядом с Майклом Майерсом в пантеоне ужаса. Но разница в том, что маньяки той эпохи были объектами киновосхищения, а не эмпатии. Их можно было «любить как образ», но невозможно было почувствовать к ним подлинное родство. Сегодня же зритель может сказать про героиню хоррора «literally me» не потому, что она страшная, а потому что она страдающая. В этом сдвиге — от дистанцированного ужаса к сопроживанию боли — и заключается одна из важнейших трансформаций жанра в XXI веке.

Подобные тенденции еще более ощутимы в фильмах Ари Астера. Здесь негативный аффект скорби, о котором писал Дэвид Чёрч, проявляется буквально — в переживании смерти и потери [2]. Если классический хоррор размышлял о том, что произойдет, если душа вернется с того света, чтобы отомстить, то пост-хоррор предлагает иной вопрос: что, если не вернется никто?

«Солнцестояние» и «Реинкарнация» действительно страшны — но их ужас кроется не в сценах насилия, а в ощущении, что самая пугающая сила в жизни — это сама жизнь. Героиня Флоренс Пью, Дани, — одна из самых трагических фигур в современном хорроре. Самое страшное в ее истории происходит до приезда в Швецию: она теряет всю семью. Эта буквальная утрата и становится связующим звеном между зрителем и героиней. Финальная сцена с ее холодной, безумной улыбкой превращается в символ освобождения от боли — пусть и ценой отрешения.

Фильмы студии A24 тонко отражают способы чувствования поколения зумеров. Новая искренность позволяет им переживать страх, тревогу, одиночество и гнев всерьез, без иронической защиты, но с осознанием, что всё это уже неоднократно разыгрывалось в культурных сюжетах. Герои хорроров XXI века больше не пугают фактом своей инаковости или аморальности, как это было в раннем жанровом кино. Сегодня хоррор задает более серьезный вопрос: что именно делает страх реальным — и как с ним быть? Особенно показателен популярный в TikTok тренд: «А какой у тебя любимый фильм ужасов?» — «Хм, даже не знаю… концовка «Дряни»». Самым страшным монстром становится сама реальность, а героями — те, кто ее уже пережил. Современные хорроры становятся своеобразными эмоциональными инструкциями: они не столько пугают, сколько показывают, как возможно прожить боль и не исчезнуть в ней.

Примечания

1. What kinds of gatekeeping do you see in the horror community? // Reddit. URL: https://www.reddit.com/r/horror/comments/t9hvnl/what_kinds_of_gatekeeping_do_you_see_in_the/?utm_source=chatgpt.com

2. Исследователь Дэвид Чёрч в книге Post-Horror: Art, Genre and Cultural Elevation (2021) отмечает, что пост-хоррор вызывает не столько страх, сколько аффекты, родственные ему, но более сложные и тяжелые.