Кто-то Я. Часть 1

Мода на нулевые продолжается — и мы больше не можем её игнорировать. А попасть в тренды «ХЛАМУ» поможет Артем Новиченков — поэт, писатель и радиоведущий, который прямо сейчас пишет роман про нулевые. Фрагменты этого текста мы будем публиковать на протяжении учебного года. Каждый из них состоит из двух частей — автобиографического отрывка, написанного Новиченковым ранее, и актуального комментария к нему. Начинаем уже сегодня — вас ждет эстетика российских школ, взросление поколения MTV и двухслойная рефлексия.

Кто-то Я

исконное и глубинное значение слова «жизнь» открывается при биографическом, а не при биологическом подходе. Это веско подтверждается тем, что в любой биографии всё биологическое не больше чем глава

Хосе Ортега-и-Гассет

Я не хотел бы, чтобы это читала мама и жена, но не могу им помешать.

Intro

(читать, если что—то шокировало, возмутило или вызвало острые вопросы)

…пошёл бит… 00:10

Память как VHR-кассета: от частого юзанья плёнка

затирается, искажается запись. Каждый раз видишь не оригинал, а последнее воспроизведение. И память не документ: она изборчива, недостоверна. Сколько раз я замечал, как она оставляла одни воспоминания и уничтожала другие. А всё для того, чтобы я помнил о себе лучшее, то есть думал о себе лучше. И пусть в расход шли когда-то любимые: всегда хочется быть выгодной версией себя.

00:40

Наверное, этой книги не должно было быть. Во всяком случае, сейчас. Мне 26. В этом возрасте не пишут книг воспоминаний.

00:50

С последних описываемых событий прошло восемь лет — достаточно ли для осознания? Но как бы не старался запоминать, я забываю. Что-то удается восстановить по следам в интернете, остальное путается, и я боюсь, что со временем моя история исчезнет, а останутся только приметы времени, которые можно нагуглить. А ведь чем меньше буду помнить, тем меньше будет меня самого.

01:15

Однако написал я эту книгу не поэтому. У меня вообще никогда не было привязанности к фиксированным воспоминаниям: не вел дневников и холоден к автобиографической прозе.

Просто стало интересно: кто я такой? Что меня сделало таким? Насколько хорошо вообще себя знаю?

01:35

Времени с нулевых прошло немного. И по факту я становлюсь одним из первых нутряных хроникёров той эпохи. Мне не стрёмно, я рассказываю свою историю. Другой вопрос, насколько имею на нее право и насколько в действительности владею ею, ведь память допускает ошибки и даже лжёт.

02:00

Сколько помню себя в сознательном возрасте, меня всегда тянуло к откровениям — это желание оголиться, рассказать о себе всё. Меня раздражали люди, не готовые быть честными, говорящие об абстракциях и скрывающие внутренний ад. Сейчас я их понимаю.

02:15

Когда человек что-то скрывает, то придает большое значение своей фигуре. Забывает, что всё это ничего не значит. И что он смертен. И поэтому я всегда стремился снять кожуру секретов, избавить себя от запретных тем.

И книгу, которую назвал альбомом, я писал, стараясь быть максимально откровенным, даже в деталях, пусть это и вызовет в читателе отторжение или ненависть.

02:40

Ведь по большому счету секреты, тайны — и есть начинка человека. И вот мне стало интересно: что я без нее?

Если хотите, эта книга — эксперимент, ответ на вопрос: что останется, если расскажу о себе всё постыдное, раскрою тайные страхи и желания, признаюсь в грехах?

03:00

Если я тогдашний — не я сегодняшний, а кто-то мне хорошо знакомый, то кто я сейчас? И как долго им буду?

Кто-то я = кто я?

Комментарий

Я помню твои настроения, когда ты писал этот текст. У тебя только что родился сын, и ты чувствовал, что прошлое безвозвратно уходит. Я помню, как ты стоял перед зеркалом в ванной, вопросительно смотря в глаза, и уверял себя, что должен освободиться от прошлого для будущей семейной жизни, отрефлексировать и сохранить, потому что память таяла, уступала место новому. Многое из задокументированного тобой мною и вправду оказалось позабыто. Получается, вот оно — обретенное время. Тебя остается только поблагодарить.

Я не трону твоего текста, хотя кое-что теперь мне и кажется наивным и даже недостойным письма, как, должно быть, часто бывает. Я стал (ты стал) консервативнее. Мне кажется, консервативность — это нежелание превращать личное в объект общественного достояния. При этом я уважаю наш бунтарский дух. Твое желание разрушить масочность и лживость сохранилось во мне, но приобрело иные формы. Я понял, что, пытаясь эпатировать, ты не приближал человека к искренности, а наоборот — побуждал его сбежать и спрятаться. Поэтому я научился говорить в воздух, так, будто моя речь не направлена ни на кого конкретного, и потому она может коснуться любого. Словно салют.

Я помню, как легко ты писал эту книгу, — как ничто прежде и, между нами говоря, как ничто после. Поэтому я буду стремиться писать комментарий поверх с той же непринужденностью, то есть без жонглирования словами, без желания демонстрировать писательское мастерство.

Тебе было 26, у тебя на руках спал новорожденный ребенок, и ты смотрел вперед в будущее с широко распахнутыми глазами.

Сейчас мне почти 34, сын только что пошел в школу, а горизонт — все так же далек. Ты от меня на том же расстоянии, на котором были некоторые твои воспоминания. Но за эти восемь лет просвета между нами я бы не набрал и двадцати страниц такой сгущенной памяти, которой у тебя было так много. Значит, либо я разучился видеть, как видел ты, либо жизнь пошла не поперек, а вдоль.

2024. Изгнание

Несмотря на то, что в этой книжке будут рассказаны истории из более раннего возраста, мне кажется, что моя История начинается именно с этого момента. С события, которое всё разделило на до и после.

Февраль 2004 года. Московская общеобразовательная школа №967, 6«А» класс. Мне 12 лет.

1

Шел третий год безуспешной влюбленности в одноклассницу Катю Акимову. Её имя, в отличие от многих, могу назвать полностью. Будто давнее время дает такое право за то, что сохранил человека в памяти. И чем глубже воспоминание, тем меньше в людях реального и больше фантазийного.

Когда в третьем классе понял, что «люблю», не мог есть трое суток, мама сразу раскусила. Нас посадили вместе на камчатку, и мое тело внезапно стало для меня важно. Как пахну? Волосы торчат после сна. Что делать с этим животом? Я уже не помню, как переживал это. Помню только внешнее: как носил ей из столовой шоколадки, таскал портфель, писал валентинки, трепетал и краснел. Белокурая, изящная отличница, жила с мамой и бабушкой, смотрела «Зачарованных» и, конечно же, была Прю.

Прошло три года. И чего же я достиг? Поцелуя в щеку в темной комнате на дне рождения Вано. Да и возможно, это была всего лишь благодарность за верность? В итоге она предпочла мне Сурика — моего близкого друга. А я так хотел быть её героем. Да и не только ее.

В баскетбольной команде я был самым толстым, дразнили «тушенкой», издевались в летних лагерях: то засунут мою зубную щетку себе в задницу, то украдут припрятанные гостинцы. И, в общем, было за что. Я жадничал: плевал в бутылки, чтобы никто не пил, не делился сладостями. Впрочем, совсем скоро я изжил это. Наверное, в школе находил компенсацию задетому самолюбию. Однокашки в основном щуплые, а я — самый высокий и большой. Главной жертвой был Арсений — огроменный жирный глупый увалень, не способный защитить себя, что-то мямлил под нос, и на всех стучал через маму-школьного психолога, стараниями которой не учился в 6 «Г», страшном классе коррекции. Одноклассники презирали его, и это оправдывало меня, давало право на насилие.

Из-за постоянных жалоб меня сначала лишили статуса старосты, а потом устроили «суд». Те два часа позора когда-то помнил поминутно, покадрово, но посейчас осталась лишь пара гифок.

Классуха Зоя Сергеевна не любила меня — сухая математичка, которая вс ех от вс его лечила парацетамолом. Я не встраивался в её систему координат.

Если на координатной плоскости x — успеваемость по учебе, а y — дисциплина, то для Зои Сергеевны хорошими учениками были те, что располагались в левой верхней части плоскости (дисциплинированные, но неуспешные), любимыми (дисциплинированными и успешными) — в верхней правой. Ей были понятны и те, кто находился в левой нижней части: плохо учились и плохо себя вели. А вот я попадал в слепое пятно правого нижнего квадрата. И что делать с хулиганом-отличником учителя не знали. Потому что главный карающий инструмент педагога и лучший способ наказания и манипуляции — оценка — у них отсутствовал. Я был неудобным элементом для наработанной системы, со мной надо было что-то делать.

2

Перед сдвоенной математикой прошли шепотки, что по мою душу придет сама Генералова, директриса. Смутно помню мысли. Наверняка крутил в голове слово

«биссектриса », наверняка потел от страха неизвестности. И совершенно точно чувствовал беззащитность. На перемене попытался найти какие-то опоры. Обратился к одноклассникам за поддержкой, и особенно четко помню — к Анри Тавадзе, и спросил, поддержит ли он меня? «Конечно, Артем, мы же друзья, можешь на меня рассчитывать». Прозвенел звонок и как бы начался урок, хотя понятно было, что сейчас математика — способ занять время до прихода Генераловой.

Класс вскочил, только отворилась дверь.

— Так, все садитесь… кроме Новиченкова. — Я стоял, высокий, за партой в центре класса и чувствовал себя уязвимым, голым.

Она выдержала паузу. Спектакль начался.

— Что у нас по Новиченкову, Зоя Сергевна?

— Жалобы. Обижает детей.

— Ну так давайте его в дисциплинарный список…

— А он уже там.

Генералова удивилась, хотя месяцем ранее сама вписала туда мое имя.

— Тогда это уже серьезный разговор. Но давайте сначала разберемся. Как вы считаете, Зоя Сергевна?

— Конечно. Давайте спросим ребят.

— Так, кто хочет рассказать про Новиченкова какие-то истории? Поднимайте руки, не бойтесь.

Поднялось несколько рук.

— А хотя знаете, давайте пойдем по цепочке с первого ряда, чтобы все могли высказаться.

И суд начался. Истцов было много. Вспомнили всё. Как разбил Максиму очки в третьем классе и горшок с цветком в четвертом. Как дрался с Димой Завгородним всю началку. Как наступал на ноги Полине Трофимовой на физ-ре. Как угрожал Гоше расправой (за то, что заигрывал к Катей). Как срывал уроки, спорил с учителями, смеялся над музычкой и изошницей. И, конечно же, там была длинная невнятная речь Арсения, подкрепленная воспоминаниями реальными и уже вымышленными или относящимися не ко мне, ибо всё теперь являлось правдой. Но дольше всех говорил Анри. Он не смотрел на меня, а планомерно вспоминал историю за историей, накопленные с первого класса, многие уже забытые мной.

В 6«А» было больше тридцати человек. Только четверо промолчали. Катя, Сурик и еще две девчонки. Так прошел первый урок, перемена, и весь второй. Я стоял и слушал. Не помню, когда именно я заплакал, после десятого или двадцатого истца? Когда я попытался ответить, Генералова отрезала: тебе слово дадим потом. Я готовил речь, искал аргументы, но к концу аутодафе было уже всё равно. И когда она спросила:

— Ну, Новиченков, что скажешь на это? — я отрицательно покачал головой. Слезы текли, не мог остановить их.

— Что? Не слышу!

— Ничего.

— Что?

— Ничего.

— Ну что тогда, Зоя Сергевна? Подготавливаем документы о переводе его в «Б» класс?

Что означало перевод в низшую лигу. Чем дальше буква, тем слабее класс.

Не помню, что было дальше. Помню только, как дедушка ходил со мной на ковер в директорский кабинет, пытался уговорить дать второй шанс, но Генералова была неумолима. Я смотрел в её ликующие от наживы глаза и не понимал, почему она так зла на меня? Через полгода она станет депутатом от партии власти и, слава богу, оставит школьное образование. А я буду переведен в 6 «Б», учащийся во вторую смену. Будет холодный февраль в грязных сугробах, и оставшиеся полгода я буду возвращаться домой в кромешной темноте.

3

Привычный, насиженный мир крошился, рассыпался. Я пытался задержать его хотя бы в людях, вызванивая по домашнему. Рыдал одноклассникам в трубку от обиды и несправедливости, они поддерживали, но клятвы в дружбе оказались слабее разделившей нас пропасти. Мы учились в одних кабинетах, но в разное время. Не делили перемены и не шептались на уроках. И даже Катя забывала меня. Так что же? Всё оказалось ненастоящим? Товарищество, дружба, любовь? Почему никто не защитил меня? И главное, как теперь Сурик и Катя могут общаться с теми, кто меня уничтожил?

Но поразительнее всего было то, что моя жизнь перевернулась, а мир не изменился. 6«А» продолжал ходить на уроки, получать оценки и смеяться на переменках. Просто без меня. Оказалось, всем всё равно. Они уже забыли главного затейника и героя. А Арсений продолжал учиться.

В новом классе я не прижился. Мечты о том, что удастся вернуться, рассеклись о мамин вопрос:

— Ты точно хочешь учиться с теми, кто с тобой так поступил?

И я понял, что не хочу.

Оставалось одно: учиться быть отдельно. А с сентября — в новую школу.

От излета того учебного года осталось одно ощущение — усталости, переходящей в освобождение. Летом будет спортивный лагерь с баскетбольной командой, а может, и море в Турции или, на худой конец, в Анапе.

4

В сентябре я поступил в гимназию №1506 в 7«В». За полгода неучебы во втором эшелоне забыл школьную программу и завалил вступительные экзамены, но мама дала взятку, и меня приняли. Оказывается, мама давала взятки везде. В детском саду, потому что «не было мест», в первой школе, потому что «не по прописке» и вот теперь. Мама считала, что должна дать мне образование, и делала всё возможное.

Через несколько месяцев я понял, что случившееся — к счастью. Если люди отказываются от тебя, оставляй их. Благодаря маме та история повысила мою самооценку. Но я не знал тогда, что этот сюжет окажется определяющим и будет повторяться, не знал, что люди из 967-ой составляют особый сорт, с которым так или иначе придется иметь дело на протяжении всей жизни. Какие это люди? Пассивные, глупые, злые, неудовлетворенные жизнью и собой. Часто у таких людей есть полномочия. И чтобы защититься от них, нужно знать свои права.

О том, что по закону без ведома родителей меня не имели права переводить в другой класс, стало известно только летом. Но я уже был рад, что судьба уберегла меня. Она еще не раз сделает это. Но я до сих пор не знаю, зачем.

Комментарий

Занятно, что эту историю ты начал считать инициирующей только после того, как написал о ней, не правда ли? Сколько раз ты пересказывал ее разным людям – чтобы расположить к себе или вызвать сочувствие? Надо сказать, у тебя это всегда получалось. Сакраментальная, беспроигрышная история. Не сочти за упрек, она и впрямь трогает за живое, тем более родителя школьника. Но разве с нее началось твое второе рождение? А как же смерть отца и одиночество рядом со скорбящей матерью, которая работала в ночную смену, и ты часами смотрел на нее, спящую?

Смерть отца и школьный остракизм случились в ключевые (по мнению психоанализа) моменты — в 4 и 12 лет соответственно. Мы с тобой всегда понимали, что без этой двойной боли ты не стал бы собой. А с годами я  даже начал испытывать чувство глубокой благодарности за удары судьбы. Но вот тогда – в моменте – когда ты стоял два урока, продуваемый всеми сквернами и ветрами, и был совершенно одинок и беззащитен, что тебе помогало выстоять? Тогда, в 26, тебе еще не был известен ответ на этот вопрос, иначе бы ты обязательно написал об этом.

Я часто вспоминал ту сцену на сдвоенном уроке математики и много думал о ней. Пытался вспомнить, как усталостью наливались ноги от долгого стояния, и как взгляд искал спасительного образа — висящего облака в окне или какого-нибудь предмета в классе, чтобы через них, как через портал, сбежать из невыносимой реальности. Но небо было однотонно-пасмурным, а кабинет — обыденным до отвращения, и мне приходилось стоять лицом к лицу с обидой и одиночеством. Так что же уберегло меня и позволило не сломаться?

А помнишь, какая у тебя была первая мысль, когда ты узнал, что Катя поцеловала Сурика? Нет, не чувство, а именно мысль? «Когда я вырасту и стану известен, она пожалеет о том, что сделала это». Казалось бы, обычная ресентиментальная мысль, такая естественная для ребенка. Но ты подумал ее не потому, что решил добиться успеха и тем проучить Катю, а потому, что знал, что так оно и будет. Ты знал, что тебя ждет большая, интересная жизнь, а вот ее — не очень. И долго еще — до сих пор — глубоко средние люди будут стремиться навредить тебе. Но ведь их злость больше не вызывает у тебя чувства безысходности, потому что ты веришь в некий смысл, план, который почему-то существует, и в нем тебе отведена конкретная роль. Именно поэтому судьба уберегла тебя в тот раз и будет беречь еще.